(не дневники, и тем более не мемуары, а так, понемногу, что вспомнилось)

Когда начинал писать о Селекции, казалось, придется себя сдерживать и ограничивать, столь много память сохранила воспоминаний, как никак прожил в ней всю свою сознательную юность, а вот поди, сижу перед экраном и думаю: а о чем же писать?

Школа находилась на околице. Мне до нее было идти около километра. Моей классной была Абрамова Людмила Георгиевна учительница биологии и химии. Молодая и, как сейчас понимаю, неопытная. Строгости в ней не было и умения увлечь своим предметом тоже. Помню случай: урок по теме «Простейшие», а я его  не выучил. Встал вопрос – ставить мне двойку в числе прочих. Меня начал выгораживать Сережка Целовальников – подсунул ей кусок пластилина, мол, это я пытался слепить толи «инфузорию», толи «туфельку» (мол, делал наглядное пособие, а так как скульптор из меня никудышный, то и оригинал  неузнаваем, но все же учил), как она обрадовалась и поставила тут же «тройку», а мне стыдно, наверное, до сих пор, лучше бы «двойка» (поблажки директорскому сынку). «Двойки» у меня были, но весьма редко и, в основном, по математике. Владимир Дмитриевич Замятин на «двойки» не скупился, но мог в этот же день поставить и «пятерку». А от одной «двойки» я заболел недели на две. Поставил ее мне Виктор Иванович Окунцов директор школы. Вел он у нас историю. Любимец большинства школьников. Мы его боготворили. Урок я выучил, ответил на «пять», но дневник забыл дома, и тут же «двойка».  А у  меня от такой несправедливости дикая апатия и болезнь. (не помню, может, случай по биологии был уже после этой «двойки»?). Учился я, в основном, на «4» и «5», точно помню «3» была один раз за четверть по математике и то не потому, что у меня были плохие оценки, а в связи с тем, что я ту четверть практически не учился – долго болел, лежал в больнице (мне вырезали гланды и аденоиды), а затем уехал в «Артек». Чаще всего получал «тройки» по русскому языку, притом за орфографию, а за содержание Нина Семеновна Манухова обычно мне ставила «пятерки».

Вообще, из всех учителей, выделяю троих: Окунцова Виктора Ивановича, Манухову Нину Семеновну и Замятина Владимира Дмитриевича, хотя последний чуть ли не мне одному и нравился. У него была контузия еще с войны, на одной руке пальцы искорежены, и он ими все пытался нерадивым школьникам дать щелбана, в общем, характер был еще тот. Но математику он любил, и мог увлечь других, в отличие от иных преподавателей. Позже сам, поработав в школе,  обратил внимание, что после пединститута большинство преподавателей становятся техническими специалистами, прекрасно владеют педагогическими приемами, но работают без огонька и задора, а дети это интуитивно чувствуют, и  предмет подобного специалиста воспринимают просто как досадную необходимость. Больше всего меня убивало то, что химию в школе преподают именно технические специалисты, а не ее энтузиасты. Когда меня брали на работу в Таганрогскую школу № 37, директор единственно поинтересовался: люблю ли я химию? Затем недели через три пришел на мой урок, а после высказался, что преподаватель я никакой, но учителем буду толковым, потому что дети слушают меня завороженно.

Отработал я в этой школе 2 учебных года. Вел полностью все классы: всего 16 комплектов. Дважды у меня были городские комиссии с проверками и оба раза удивлялись, что даже слабые ученики великолепно разбираются в теоретической химии, а не только в учебном материале. Но своей лучшей заслугой считаю то, что разглядел самородок в одной из посредственных учениц. Дело было так. Всем классам дал самостоятельное домашнее задание – в течение четверти они должны были решить около тридцати олимпиадных задач по химии (с учетом пройденного материала). Задачи для всех классов были почти одинаковые. Сдавать можно было по менее выполнения. Так вот одна «троечница» решила задачу, ответ которой у меня был на 2-х страницах, а у всероссийского олимпиадного жюри на 5 страницах, всего в 5 строчек. При этом девочка умудрилась сделать ошибку в математическом расчете. Я о ней рассказал всем классам, поставил «5» за четверть. Решила она эту задачу однозначно самостоятельно, потому что само решение оказалось настолько простым, что образованный химик просто не мог до такого снизойти. Уже к концу учебного года практически все преподаватели отмечали ее как одну из лучших учениц. Девочка поверила в свои силы, почувствовала вкус знаний. Химия ее, в общем то, так и не увлекла, но, надеюсь, в какой-либо другой науке она будет толковым и, главное, творческим  специалистом.

В конце 2-ого учебного года я решил из Таганрога вернуться в свои родные Саки. Директор долго уговаривал меня остаться. И уже осенью, когда я приехал за трудовой книжкой, вышла ситуация, которая весьма потешила мое самолюбие. Кто-то из детей увидел меня на перемене и весть обо мне разнеслась по школе. В результате в старших классах следующий урок был сорван – детвора вывалила в вестибюль уговаривать меня вернуться в школу. После меня приняли троих учителей химии, но преподавали они стандартно неинтересно, и дети жаловались, что химию успели полюбить, а теперь и учить ее не хочется. Отсюда, наверное, и общее мнение, что химия трудный предмет, и мало  кто разбирается в ней.

Из Селекционных учителей хорошо помню еще Окунцову Татьяну Андреевну. Она после 4-го класса вела у меня продленку. В течение месяца мы должны были посещать занятия с ней, чтобы не болтались на улице. Уже к концу второй недели из всего класса нас осталось трое: я, Нина Орлова и Наташа Бирюкова. В основном гуляли по парку и слушали рассказы Татьяны Андреевны на разные темы. После она преподавала у нас пение, хотя, насколько помню, по специальности была учителем математики. Муж ее был завгаром на станции позже нас возил в Тарасовку в школу. Первоначально на пассажирском вездеходе, а после на автобусе. Мы над ним постоянно смеялись, что он медленно ездит, и в шутку считали велосипедистов, которых обогнали на трассе. Но однажды я ездил с ним в соседнее село и увидел, что гонять он может, да еще как. Татьяна Андреевна родила ему двоих сыновей, а сама трагически погибла в автокатастрофе.

А из средней школы (Тарасовская №1), в которой я учился в 9 и 10 классах, мне запомнились только моя классная химичка Нелли Степановна Тарасова и директор Руденко Иван Григорьевич.

Хоть я и учился в сельской школе, но вовсе не думаю, что получил образование хуже, чем городские школьники. Конечно, у нас было меньше возможности для разностороннего развития, зато в классе обучалось всего лишь 8 человек и, само собой, учитель мог достучаться до каждого.

Уже после шестого класса перед летними каникулами у нас началась практика на полях станции. Работа самая элементарная – прополка сорняков на делянках. Работали до обеда, выматывались, конечно, но постепенно привыкали к крестьянскому труду. Естественно, все мы помогали родителям по дому, но работа в поле с этим не сравнится. Там же в поле нас кормили на полевом стане.

Запомнились несколько случаев того времени. В 50 километрах от станции за Криворожьем был лесхоз, и иногда звери забредали в наши края. В одно лето по нашим угодьям бродили лоси и мы их видели, но взрослые предупредили – дразнить животных и подходить близко к ним нельзя. В случае, если им покажется, что от нас исходит угроза – могут наброситься. Ну мы и не подходили близко, зато издали долго следили за сохатыми. Работа при этом – побоку. В другой раз рабочего, сопровождавшего нас укусила пчела в шею. На наших глазах он весь распух, стал задыхаться, на его счастье рядом была лесополоса с колодцем, мы помогли ему дойти к нему и обливали холодной ключевой водой до тех пор, пока ему не стало лучше. Тогда я впервые узнал, что такое аллергия и к чему она может привести.

Один случай запомнился особо. Я в тот раз возвращался с поля один. И, уже подходя к перевалке, обратил внимание, что одно из деревьев рядом со мной вдруг стало сильно раскачиваться и трястись, от него послышался шум и гул, переходящий в вой. Трава вокруг дерева пошла волнами, как от сильного ветра, хотя был полный штиль, посыпались мелкие сучья и листья. Я сильно испугался, так, что «волосы встали дыбом, а по телу «пошли мурашки», и рванул со всех ног домой. Позже несколько раз ходил к этому дереву, Если бы кто-то его раскачивал – я бы увидел, листва на нем была не настолько густая, чтобы скрыть «шутника», да и само дерево было достаточно большим, чтобы его смог так раскачать даже взрослый человек. Может у «страха глаза и велики», но память зафиксировала мельчайшие детали  приключения, и разумного объяснения этому явлению у меня нет до сих пор. «Кикимора» одним словом.