(не дневники, и тем более не мемуары, а так, понемногу, что вспомнилось)

После моих последних записей и перезаливки сайта минуло, бог знает, сколько времени. С тех пор старший мой – Володя – женился, младший - Алеша – закончил школу и поступил в медицинский колледж при Крымском медицинском университете и уже даже сдал первую сессию, я получил отзывы от некоторых своих друзей детства и родственников и о «Родословной», и о «Воспоминаниях». Один из читателей моей странички дал намек еще на одну гипотезу корней нашей фамилии. Мама под давлением Люси и меня, наконец-то, дала согласие на переезд из Селекции в Ростов. Дом продали, кое-что из скарба она перевезла к Люсе, а остальное раздала родственникам и соседям.  И теперь там, кроме могилы отца и весьма бледных воспоминаний о детстве и юношестве, ничего не осталось. Это похоже на одну из моих песен – «Реквием», в которой, кроме всего прочего, я вспоминаю о рябине и ясене, что росли во дворе, но после куплета о них, приходится слушателям объяснять, что ни ясеня, ни рябины уже давно нет.

Такие вот дела.

Попробую собраться и продолжить записи, хотя, честно говоря, пыл угас и «высохли чернила»…

Итак, я остановился на своих друзьях. Нельзя сказать, чтобы я был или лидером или ведомым. И со старшими и с младшими всегда старался оставаться на равных. Не особо почитал авторитеты, но и не рвался в атаманы. Наверное, единственно лидерство признавал за Вовкой Ушаковым. Но в тоже время, сохраняя дистанцию и самостоятельность, и свое особое мнение в наших детских идеалах. Ушаков (или «Ильич» - это уже из студенческого минулого) вырос в казачьей среде, родня его была из станицы Митяевской. По-видимому, оттуда и легкое пренебрежение к «иногородним», и сарказм по поводу «жидов», но зато и ореол свободолюбия, без холопства и затравленности. В какой-то степени это прививалось и мне. Хотя, мне кажется, я всегда был более снисходителен, как к недостаткам, так и к происхождению окружающих. Да и в ссорах редко однозначно принимал чью-либо сторону, поэтому зачастую выступал в роли третейского судьи. В драках чаще был не участником, а арбитром. И, если на Селекции еще можно было сделать поправку на «директорского сынка», то уже значительно позже, оказалось, что все же это мое амплуа. Уже будучи в Ростове, работая в оперотряде, а во время дежурств нередко возникали острые ситуации – в разгаре драки враждующие стороны обращались ко мне как к арбитру и примирителю. За всю свою жизнь лично дрался всего несколько раз и то при этом у меня просто «ехала крыша». Обычно находился в самой гуще, но в тоже время вне самой драки, почему-то ни у кого не возникало желания «попробовать свои кулаки на мне». А пару раз, когда охота была нацелена именно на меня (об этом напишу позже, если не забуду), «чудесным» образом рядом оказывались добровольные защитники, и охота завершалась ничем. Причем без дальнейших последствий. Наверное, такова Судьба…

А плохо это или хорошо, разве разберешь?

Конечно, Селекция нашего детства мало напоминает сегодняшнюю. Из довоенных построек, по-видимому, только и остались складские подвалы да «старый» клуб, хотя я точно не знаю, когда его построили (во времена оно или уже после войны). До неузнаваемости изменился центр поселка, исчезли все прежние застройки, включая конюшни, бараки, «старую» контору, гостиницу и колодец в центре площади. На их месте новая контора и большой клуб, а перед ними липовая роща. Вместо грушевого сада в центре поселка – дома, на окраинах –микрорайоны из современных коттеджей. Нет уже и «старой» школы, вместо нее асфальтовый завод времен прокладки шоссе, точнее уже его руины. На улицах асфальт, а вдоль улиц однотипные ограды. А наше детство и прошло во время этой грандиозной перестройки. Селекция молодела, а мы наоборот взрослели, мужали и старели. Да и Селекция уже больше не Селекция, а поселок Донская Нива. Претерпела изменения и структура предприятия: первоначально это было опытное поле Войска Донского (1905 год), затем на его базе была организована опытная сельскохозяйственная станция, в которой научная часть являлась одним из подразделений, в годы перестройки научная часть выделилась в отдельную самостоятельную организацию со своим директором и структурой, а совсем недавно, уже во время кризиса, хозяйственное предприятие было ликвидировано, все вернулось «на круги своя» - теперь это опять  «опытное поле» в новой ипостаси.

Как я уже писал, в 1965  году я пошел в первый класс. В то время шариковых ручек еще не было, мы учились писать перьевыми ручками, соответственно проходили курс пользования чернильницами, ведь что не так, и весь будешь перемазан в чернилах. Только в четвертом классе нам разрешили пользоваться «наливайками». Хотя до сих пор ратуют о том, что, якобы, перьевые ручки вырабатывали каллиграфический почерк, мне в это не очень верится – по крайней мере, я так и не научился писать красиво. Но хорошо помню, как нередко разбивались чернильницы, переворачивались в портфеле, и учебники и тетради были перемазаны чернилами, а в тетрадках вечно присутствовали чернильные пятна. Пятен хватало и на одежде. А надо сказать, что в то время мы все ходили в школу только в школьной форме, которую приходилось покупать, практически, ежегодно, так как за сезон из старой вырастали, а передавать ее по наследству мало кому удавалось – дети есть дети, занашивали до дыр. Только в шестом классе нам разрешили пользоваться шариковыми ручками, они только-только стали массово появляться в продаже, тогда же и отменили обязательную школьную форму, но остался запрет на яркую одежду – все должно было быть однотонным, как говорится, «белый верх – темный низ». Но теперь уже появилась хоть какая-то индивидуальность. А к седьмому – восьмому классу девочки даже стали носить сережки, конечно простенькие, золото просто не разрешали, да и не принято было детишек баловать золотом, по крайней мере в деревне.

Из воспоминаний о начальной школе в памяти сохранилось еще следующее. В то время пытались «привязать» к земле цыган (или, может будет правильнее, «оседлать»?), летом они мигрировали таборами, а с осени по весну устраивались по деревням – взрослые принимались на работу, а дети шли в школу. В моем классе тоже было несколько цыганят. Один из них меня постоянно донимал, мы  с ним несколько раз даже боролись, но победить его я не мог, так как он был намного крепче, сказывалась «вольная закалка». Но то, что я упорно  ему не уступал, и не сдавался, хотя результат был один и тот же, наверное, вызвало у него уважение, и мы с ним даже подружились.

Моей учительницей была Нина Гавриловна Гриценко. О ней у меня остались только хорошие воспоминания. Учительница первая моя…

 Кстати, недавно мне сообщили, что умерла моя учительница немецкого языка Нина Ивановна Шевченко, она как раз после моего выпуска из начальной школы замещала Нину Гавриловну на период декретного отпуска и была первой учительницей моей сестры Люси.

Школа, конечно, школой, но больше помнятся из того периода игры, забавы и детские шалости. Хотя на игры времени оставалось значительно меньше, чем у детишек сегодняшнего дня. Во-первых, в то время была шестидневка, во-вторых, для малышей моего возраста – продленка, то есть освобождались мы где-то часа в четыре, а то и позже. Часы в то время, обманывая неизвестно кого, еще не придумали переводить, поэтому с середины осени до середины весны шли мы домой из школы отнюдь не среди «белого» дня. Но все равно два-три часа проводили с друзьями на природе. В основном местом наших встреч была территория детского сада и рощи рядом с ним, а по выходным – парк, пруд и гора. Впрочем, последние несколькими годами позже. Игры были разные. Детство оно и в Африке детство. И игры, как правило, похожи у разных поколений. На нас, правда, уже начало оказывать медленно, но неуклонно развивающееся телевидение. К привычным от предыдущего поколения «Чапаеву», «Котовскому» и им подобным прибавились «Четыре танкиста и собака», «Три мушкетера» (старый фильм), «Фанфан – тюльпан» и «Фантомас».

Вспомню несколько игр, которые нас увлекали длительное время.

В  ту пору были вполне приличные снежные зимы (и раки, хоть и по «пять», но зато во-о-от такие…). И мы пропадали на выходные в балках на горе, где умудрялись прорывать в сугробах целые пещерные города с залами, ходами и т. д. А фантазии хватало и на покорителей северного полюса и защитников Аджимушкайских каменоломен («Улица младшего сына»). А весной – боже, какие были ручьи, – и мы превращались в кораблестроителей и флотоводцев. А несколько лет подряд летом имитировали  стаю «тарзанов». Лазили по деревьям в парке и умудрялись, не сходя на землю, перебираться через весь парк из одного конца в другой. О «войнушках» и упоминать не буду – все это было само – собой. На одной такой войнушке я лишился ногтя на большом пальце руки. В то время как раз шла застройка новой улицы, и возле фельдшерского пункта прямо посреди улицы было несколько огромных куч песка и глины. Мы им нашли применение толи в виде дотов, толи танков. На одной из них я самозабвенно забивал пушку, естественно, подручными средствами – большим камнем – ну и со всего маха этим камнем саданул по пальцу. Море крови, слез, а спустя пару дней синяк по всему ногтю, и через месяц он слез, а вместо него вырос новый ноготь. Аналогичная судьба постигла большой палец и на второй руке. Ехали в гости в Старобельск, по дороге заехали в Миллерово к дяде Лене, и я подставил  палец под захлопывающуюся дверь нашего «москвиченка». Так что перед дальней дорогой пришлось еще заезжать в поликлинику, где родителей заверили, что ничего страшного нет, но с ногтем можно проститься. Притом, смутно помнится: толи полпикника находилась в том здании, где когда-то был роддом, и в нем родилась Люся, толи роддом был рядом, по крайней мере об этом шла речь. Кстати, в следующий раз в Старобельске перед отъездом домой мне тоже пришлось побывать в травматологии. Зашли с отцом попрощаться к его двоюродному брату Николаю Васильевичу, пока взрослые вспоминали дни былые, я по разрешении Николая Васильевича гладил его пса – огромный недородок (полу овчарка – полу волк) – и уже, когда я от него начал отходить, дважды меня цапнул за руку. Шрамы остались на всю жизнь.